BLACKIE LAWLESS в рамках общения с поклонниками на концерте 30 сентября в Utrecht, The Netherlands ответил на вопрос о том, как является ли его певческий голос «естественным», учитывая, что при разговоре он менее «крикливый», чем во время живых выступлений: «Некоторые певцы звучат точно так же, как они говорят, а некоторые — нет. Я один из тех, кто звучит не так, как говорит. Я также думаю, что лидеры рок-групп являются актёрами. Мы играем то, о чём поётся в песне. Bruce Dickinson из IRON MAIDEN так делает. James Hetfield из METALLICA делает это. Я делаю это. Многие вокалисты делают это. И мы смотрим на тексты песен как на моноспектакль. И поэтому, когда я пишу тексты, я представляю, как буду их исполнять. Я приведу пример, который я уже использовал раньше, но он будет вам понятен. Когда я работал над "The Crimson Idol", в песне "Chainsaw Charlie" есть строчка: "Добро пожаловать в морг, парень". И когда я писал эту строчку, я точно знал, как хочу её исполнить. Я слышал её в своей голове, я видел её, я точно знал, какой она должна быть. А когда пришло время её спеть, первые несколько раз, когда я пробовал, она звучала совсем не так, как я слышал её в своей голове. Поэтому я продолжал работать над ней, пока не добился того, чтобы она звучала именно так, как я себе представлял. Так что, как я уже сказал, в этой сфере много актёрского мастерства. Когда играешь роль, про которую сказано в песне... Вы упомянули о криках, когда я начинаю по-настоящему громко кричать, это начинает менять тембр моего голоса и моё звучание. И это касается всех, потому что большинство рок-исполнителей звучат не так, как когда они говорят, потому что, опять же, они поют громко, они играют, и это сильно меняет их голос. Парни, поющие кантри-вестерн, поют не очень громко, поэтому они звучат почти так же, как когда говорят. Это мелодическое продолжение их естественного голоса. Но рок-певцы — это совсем другое дело, потому что они поют гораздо громче». На вопрос, были ли у него проблемы с голосом за эти десятилетия, Blackie ответил: «Да. У меня была серьёзная проблема. В 1983-м, перед выходом нашего первого альбома, я повредил левую сторону голосовых связок. И тогда была эпидемия гриппа — это был вирусный ларингит — и все, кто им заболел, не могли говорить... Я тоже заболел, но мой голос не был хриплым, когда я говорил, потому что за все эти годы пения мои мышцы и горло, или мой голос, были более развиты, чем у других людей, поэтому я мог говорить и звучал нормально, даже несмотря на то, что был болен. Но однажды я пошёл на репетицию и попытался спеть, но у меня ничего не получилось. И я продолжал срываться, пока пел. Я подумал: "Мне просто нужно немного расслабиться". И я продолжал пробовать. И наконец примерно через 30 минут я не смог говорить. И это продолжалось около трёх дней — я не мог говорить. И я подумал: "Пойду-ка я к врачу". Был такой специалист по голосу — его звали Эд Кантор. Он умер около четырёх или пяти лет назад, он жил в Беверли-Хиллз и был ведущим специалистом по голосу в мире. Когда я заходил в его кабинет, — у большинства врачей на стене висят сертификаты учебных заведений, в которых они учились, и тому подобные вещи, — а у него были золотые и платиновые пластинки, от пола до потолка, по всему периметру. Фрэнк Синатра, Стиви Никс, Род Стюарт — все, чью карьеру он спас. Так что я пошёл к нему, и он меня осмотрел. Мне вставили камеру, опустили её в горло, и на мониторе можно было видеть, что происходит. Правая сторона моего голосового аппарата была розовой, идеальной, здоровой, выглядела отлично. Левая сторона выглядела как сырое мясо для гамбургеров. Она была в крови. И он сказал: "У тебя здесь проблема. Ладно. Если ты сделаешь то, что я тебе скажу, я помогу тебе справиться с этим. Ты, вероятно, никогда не будешь звучать так же, как раньше, но я помогу тебе справиться с этим, и ты сможешь снова петь. Насколько хорошо, я не знаю. Но я помогу тебе справиться с проблемой". Так что во многих отношениях это было похоже на реабилитацию, которую я только что прошёл [после операции на спине], потому что никто ничего не обещает. Итак, он сказал мне: "Первое, что ты должен сделать, — это не разговаривать в течение девяти недель. Не разговаривай ни с кем. Когда идёшь в ресторан, бери с собой ручку и блокнот. Звонит телефон дома? Пусть звонит. Не смейся, не кашляй, если только в этом нет необходимости. Ни в коем случае не разговаривай ни с кем". Он повторял: "Если ты будешь делать то, что я тебе говорю, я помогу тебе справиться с этим. Если ты не будешь точно следовать моим инструкциям, ты больше никогда не сможешь петь". И он повторял это снова и снова: "Если ты будешь так делать, с тобой всё будет хорошо. Если ты не будешь это делать, ты больше никогда не будешь петь". К тому времени, когда я ушёл оттуда, я был до смерти напуган. Я не знаю, случалось ли вам когда-нибудь провести девять дней без единого слова. Попробуйте так прожить девять недель. Попробуйте хотя бы девять часов. Вы не представляете, как много мы общаемся друг с другом голосом. И он сказал мне: "На полпути ты почувствуешь себя немного лучше, и беспокойство начнёт одолевать тебя, но я предупреждаю тебя, не используй голос. Ты испортишь всё, что только что сделал. Ты больше никогда не будешь петь". Он повторял это снова и снова. Он вселил в меня страх Божий. Он посмотрел на мой голосовой аппарат с помощью камеры и сказал: "Ты поёшь довольно громко, не так ли?" А я ответил: "Да, откуда ты знаешь?" Он сказал: "Я видел подобное раньше. Но у тебя нет узелков в горле. И что касается громкости, с которой ты пел, у тебя уже никогда такого не будет". И он сказал мне, что он удалил девять узелков из голосового аппарата Натали Коул ранее на той неделе. Он сказал: "Она поёт не так громко, как ты. Если у тебя их до сих пор нет, ты один из счастливчиков". Так что я сделал как он сказал, и потребовалось около года, чтобы по-настоящему вернуть всё обратно. По ходу дела я научился нескольким трюкам, и, честно говоря, сейчас я чувствую себя лучше, чем до этого случая. Так что это было настоящее счастье. Но проходить через всё это было страшно».